Лето бабочек - Хэрриет Эванс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы найдем его, не беспокойтесь, мисс Парр, – сказал Чарльз Ламберт, как мне показалось, несколько покровительственно. – Мы позаботимся о страховке и о том, чтобы вам не нужно было возвращаться, если только не будет острой необходимости. И пока вы не решите, что делать с этим местом.
– До этого времени, – сказала я.
– Отлично. – Некоторое время он молча писал. Я посмотрела в окно на тепло, мерцающее над городом. Вдруг он сказал, скорее с любопытством:
– Дом выглядит довольно удивительно.
Я кивнула. Я поняла, что, как бы мне ни хотелось держаться подальше от этого места, я жаждала поговорить о нем с людьми, которые понимают. «Должно быть, когда-то. Когда вы будете там… это как в другом мире. Там все такое – все эти вещи».
Он отложил ручку. Например?
– Он живой. Горгульи над дверями смотрят на вас, портреты следуют за вами по комнате, растения стреляют сквозь щели.
– Очень интересно. Как необычно. – Он был похож на маленького мальчика. – А вам не было страшно? Звучит довольно жутко.
– Может, это и пугает, но нет… – Я запнулась, пытаясь объяснить. – Не могу описать. Я чувствовала себя – хорошо. Что мое место там. Вот что я чувствовала.
В кабинете с кондиционером меня пробрала дрожь.
– Могу я спросить: вы действительно не думаете, что сможете там жить? – Чарльз Ламберт снова взялся за перо и поправил очки.
Я колебалась.
– Нет, я так не думаю. Я не могу – не могу себе это представить.
Я прикусила кончик пальца, стараясь справиться с головокружением. С тех пор как я вернулась из Кипсейка, я почти не спала. Я была полна решимости держать все под контролем, не прятаться от этого, я начала вести все эти записи, читая до глубокой ночи, чтобы в моей голове все прояснилось. Я чувствовала себя одурманенной, как будто могла упасть в любой момент. Мама сказала, что это из-за того, что я плохо дышу, что я нервничаю, но я знала, что это было: в тот день, в тот самый день, когда я стояла там и думала, что слышу дом, как он снова оживает, увидела трещину во времени, часть Кипсейка вошла в меня. На самом деле, я не могу объяснить это, это звучит безумно. Кто-то залетел в меня – одна из этих женщин или гусеница, высиживающая бабочек, – и это дало мне то трепещущее чувство возможности, страха, возбуждения и нерешительности, которое, казалось, теперь окончательно укоренилось во мне.
Звучит немного безумно, я знаю.
Но что-то в этом доме и во всей этой истории сводило их с ума. Я несколько раз перечитывала мемуары Тедди, высасывая из них весь смысл, и, кроме того, в коробке было множество дневников и писем: я читала об умной, красивой бабушке Тедди, Александре, истинном коллекционере бабочек, о Руперте Вандале, который снес половину Кипсейка, положив начало его медленному умиранию, об Одинокой Анне, матери Александры, которая не выходила из дома и отказывалась принимать посетителей после того, как побывала в часовне и увидела там кости своих предков… о Безумной Нине, живущей в Доме бабочек, разговаривающей только с бабочками, которые знали о ее жизни в Турции, о годах, проведенных в качестве рабыни в гареме… Я знала их все, я знала мелодию, которую Лиз пела в тот день в библиотеке, я выучила ее наизусть.
Но я не могла рассказать об этом Чарльзу Ламберту. Не могла сказать: большинство из них заперлись в часовне и умерли от голода. Есть комнаты, к которым не прикасались в течение двух столетий. Вы можете открыть это место для посетителей и сделать его самой большой достопримечательностью к западу от лондонских подземелий! Да!
Снаружи пролетел самолет, сверкнув на солнце, ослепив меня. Я моргнула, а Чарльз встал и пожал мне руку.
– Мы свяжемся с вами, когда пенсия будет переведена на ваше имя и когда мы пошлем нашего эксперта, чтобы убедиться, что в доме нет конкретных предметов, которые необходимо застраховать или удалить. И мы свяжемся с вашим отцом.
– Половину пенсии, – вдруг сказала я. – Половину. Я не хочу отнимать у него все.
– Вы уверены?
– Абсолютно, – я кивнула. – Не сейчас.
Он отступил на шаг и молча сделал пометку в блокноте.
– Мои извинения, еще кое-что. Боюсь, я не помню вашего рода занятий. Для документов.
– Я была помощником адвоката, – сказала я.
Он слегка улыбнулся.
– Значит, теперь у вас каникулы.
– Вроде того. На самом деле… – Я сглотнула. В какой-то момент я должна была рассказать кому-то, что я сделала вчера. – Я подала заявление об уходе. Я… что ж… – Я почувствовала, что краснею. – Меня приняли в педагогический колледж. В сентябре. Я подала заявку на следующий год, но у них было два отчисленных, так что есть места, и… У меня было собеседование вчера, и хотя я не очень хорошо подготовилась… Я имею в виду я читала материалы и национальный учебный план и, конечно же, просмотрела тексты, потому что я… – Ему не интересно, Нина, замолчи. Я коротко и весело улыбнулась. – Я буду учителем английского!
Он слегка улыбнулся.
– Преподавание. Вы храбрец!
– О. Ну, это то, чем я всегда хотела заниматься, – сказала я.
– Ух. Должен сказать, я бы ни за что не согласился. Вы молодец!
– Спасибо, – сказала я, не уверенная, то ли он делает мне комплимент, то ли говорит, что я идиотка, которой следовало бы стать управляющей хедж-фондом. Я встала, чтобы уйти, пока мы не поняли друг друга еще больше, сжимая бумаги насчет Кипсейка, которые я принесла с собой. – Тогда буду ждать от вас новостей.
Прогуливаясь по городу, мимо дорогих баров, магазинов, бутиков, винных лавок, в черных байкерских ботинках и черно-сером коротком платье в цветочек, в кожаной куртке, с длинными волосами, взъерошенными на ветру, я поймала свое отражение в зеркале и чуть не рассмеялась, потому что в то утро я приложила немало усилий, чтобы выглядеть умной и деловой, и все же здесь, в городе, я все еще была похожа на опасного революционера или бродягу. Все рядом со мной были в сером или в черном – но аккуратные, ни одного волоска не выбилось из прически, безупречные. Тротуары без единого пятнышка, сверкающие стекла, ни цветочных коробок, ни пробковых досок с забавными надписями, ни неопрятных бород у прохожих, ни птиц. Люди шли быстро, опустив головы.
И это все меньше, чем в миле от дома, вернее, от маминого дома. Я медленно прошла через Банхилл-Роу и остановилась у надгробия Уильяма Блейка. Я купила кофе и булочку на продуктовом рынке на Уайткросс-стрит, затем побрела мимо церкви Святого Луки и новых поместий с многовековыми именами, спешно построенных после войны, плохо спроектированных тогда, нелюбимых сегодня. И вдруг я что-то услышала.
– Помогите! Помогите!
Голос раздавался над головой: я вытянула шею вверх, на одну из самых высоких многоэтажек. Это был женский голос.
– Помогите мне!
Я спустилась к подножию башни. Перед ним стояла очень молодая на вид мама, вяло толкая коляску вокруг прямоугольника высохшей травы.